Она скрестила руки на груди.
– Я не виновата в том, что они чего-то не читали или не слышали, – сказала она натянуто. – Я просто рассказываю о том, что мне говорили давным-давно.
– Как давно? – надавил я. Сидевшая напротив меня Кетриккен нахмурилась, но не стала вмешиваться.
– Очень давно, – холодно ответила Кеттл. – В те дни, когда молодые люди уважали старость.
На лице шута появилась восхищенная улыбка. Кеттл, казалось, почувствовала, что выиграла сражение, потому что с грохотом поставила свою кружку в котелок из-под овсянки и протянула его мне.
– Твоя очередь мыть посуду, – сказала она сурово. Она встала и пошла от костра в палатку.
Когда я медленно собирал тарелки, чтобы протереть их чистым снегом, Кетриккен подошла и встала рядом со мной.
– Что ты подозреваешь? – спросила она прямо, как обычно. – Ты думаешь, она шпион, враг?
– Нет. Я не думаю, что она враг. Но мне кажется, она… Не просто старая женщина с религиозным интересом к шуту. Нечто большее.
– Но ты не знаешь, что именно?
– Нет. Не знаю. Я только заметил, что, похоже, она знает о Скилле гораздо больше, чем я подозревал. Но конечно, старый человек многому учится за свою жизнь. Возможно, все объясняется именно этим. – Я посмотрел вверх, на гнущиеся под ударами ветра верхушки деревьев. – Как вы думаете, ночью будет снег? – спросил я у Кетриккен.
– Наверняка. И хорошо, если он кончится к утру. Нам нужно собрать побольше хвороста и сложить его у палатки. Нет, тебе придется пойти и посидеть внутри. Если твое сознание опять начнет блуждать в такой темноте да еще снег пойдет, нам тебя никогда не найти.
Я начал протестовать, но она остановила меня вопросом:
– Мой Верити. Он лучше тебя владеет Скиллом?
– Да, моя леди.
– Думаешь, эта дорога зовет его так же, как тебя?
– Я уверена. Но он всегда был сильнее меня в Скилле и гораздо упрямее.
Она грустно улыбнулась.
– Да, он упрямый. – Внезапно она тяжело вздохнула. – Если бы мы были обыкновенными мужчиной и женщиной, живущими далеко от моря и от гор! Тогда для нас все было бы проще.
– Я тоже хотел бы этого, – тихо проговорил я. – Я хотел бы, чтобы у меня на руках были мозоли от простой работы и чтобы свечи Молли освещали наш дом.
– Надеюсь, что все это у тебя будет, Фитц, – ответила Кетриккен. – Правда надеюсь. Но между «здесь» и «там» долгий путь, и мы должны пройти его.
– Это так, – промолвил я. Что-то вроде тихого согласия воцарилось между нами. Я не сомневался в том, что, если бы того потребовали обстоятельства, она посадила бы на трон мою дочь. Но для нее так же невозможно было изменить отношение к долгу и жертвенности, как сменить кости и кровь собственного тела. Такой уж она была. И дело было не в том, что она хотела отобрать моего ребенка.
Все, что я мог сделать, чтобы сохранить свою дочь, – это вернуть Кетриккен ее мужа в целости и сохранности.
В эту ночь мы легли позже обычного. Все устали. Шут решил караулить первым, несмотря на то что лоб его прорезали глубокие складки усталости. Его кожа приобрела теперь цвет слоновой кости, и от этого он ужасно выглядел, когда замерзал, похожий на горестную статую, вырезанную из старой кости. Все остальные не особенно обращали внимание на холод днем, во время движения, но я не думаю, что шут хоть когда-нибудь согревался. Тем не менее он оделся потеплее и вышел наружу, под удары ветра, ни разу не пожаловавшись. Остальные улеглись спать.
Сперва буря была чем-то происходящим наверху, в вершинах деревьев. Осыпающиеся иголки барабанили по натянутой коже юрты. Шторм усиливался, и к иголкам прибавились мелкие ветки и комья льдистого снега. Холод становился все сильнее. Он уже пробирался под одеяло и под одежду. Когда Старлинг отдежурила половину своего срока, Кетриккен позвала ее внутрь, сказав, что теперь часовым у нас будет буря. Следом за Старлинг в палатку вошел волк. К моему несказанному облегчению, никто не протестовал. Когда Старлинг заметила, что он принес на лапах снег, шут ответил, что на ней снега еще больше. Ночной Волк немедленно прошел в нашу часть палатки и улегся рядом с шутом у внешней стены. Он положил свою огромную голову на грудь шута и тяжело вздохнул, прежде чем закрыть глаза. Я почувствовал укол ревности.
Ему холоднее, чем тебе. Гораздо холоднее. А в городе, когда дичи было совсем мало, он часто делился со мной едой.
Так. Значит, мы стая? — с интересом спросил я.
Скажи сам, — с вызовом бросил Ночной Волк. – Он спас тебе жизнь, кормил тебя своей добычей, делил с тобой берлогу. Так стая мы или нет?
Думаю, да, — сказал я после недолгого раздумья. Я никогда не рассматривал все случившееся в таком аспекте. Я осторожно пошевелился в постели, чтобы слегка придвинуться к шуту.
– Тебе холодно? – вслух спросил я его.
– Становится теплее, когда я дрожу, – жалобно ответил он. Потом добавил: – Волк согрел меня немного. Он очень теплый.
– Он благодарит тебя за то, что ты кормил его в Джампи.
Шут уставился на меня во мгле палатки.
– Правда? Я не думал, что животные могут так долго помнить о чем-то.
Я немного подумал над этим.
– Обычно не могут. Но сегодня он вспомнил, что ты кормил его, и благодарен.
Шут поднял руку, чтобы осторожно почесать уши Ночного Волка. Ночной Волк по-щенячьи заурчал от восторга и придвинулся поближе к нему. Я снова поразился бесчисленным переменам, которые отмечал в нем. Все чаще и чаще его реакции и мысли становились смесью человеческих и волчьих.
Я слишком устал, чтобы долго думать об этом. Я закрыл глаза и начал проваливаться в сон. Через некоторое время я понял, что глаза мои крепко зажмурены, челюсти сжаты, но я ни на йоту не приблизился ко сну. Я ужасно устал, но Скилл так пугал и манил меня, что я не мог достаточно расслабиться, чтобы заснуть. Я продолжал вертеться, пытаясь найти позу, которая помогла бы мне заснуть, до тех пор, пока Кеттл, спавшая с другой стороны от меня, не спросила сердито, не завелись ли у меня блохи. Я попытался лежать смирно.